Разузнав адрес Поветкина, я отправилась в старинную, некогда торговую часть Новгорода на другом берегу Волхова. Дорога шла по краю городского парка. На откосах средневекового рва, окружающего кремль, уже цвел желтый донник, а в кряжистых ветлах еще заливались соловьи. В это синее июньское утро солнце ярко играло на золотом куполе Софийского собора. Миновав мост, по набережной вышла к храмам, построенным еще в средние века. Словно огромные белые птицы, застывшей чередой стояли они на зеленом пологом берегу. Может, оттого, думая о предстоящей встрече с мастером, представляла его глубоким, ушедшим в свое ремесло стариком. И все еще не могла свыкнуться с тем, что узнала о нем многое от здешних людей, а главное, он оказался человеком молодым. Каким? Об этом тоже думала: чувствует и знает дерево, его скульптуры выставлялись в Париже... Он мастер редкой профессии — реконструктор древних музыкальных инструментов. Единственное, что настораживало в нем перед знакомством, так это то, что он слыл человеком замкнутым и нелегким в общении.
За Ярославовым дворищем нашла дом Поветкина — наполовину каменный, наполовину деревянный. На галерее второго этажа стояли плахи, пахнущие старым деревом, подпираемые короткими чурбаками. Они как бы жались к необходимой мне двери. Постояла. Робко постучала. Ждать пришлось недолго. Мастер распахнул широко дверь и, жестом пригласив войти, сказал:
— Меня зовут Владимир.
Квартира-мастерская была похожа на многие мастерские художников, в которых мне случалось бывать. И в то же время она в чем-то была другая. Здесь пахло крепким настоем елового дерева. Верстаки и стеллажи, антресоли, полки — все было заполнено, забито заготовками, чурбаками, берестяными и коваными изделиями. Одна стена обита полосатыми половичками, вытканными с большим искусством, на другой — развешаны гусли разных размеров, гудки, сопели, варганы. В углу у двери — большой подрамник, на котором висит более десятка разных поддужных, почтовых, свадебных, валдайских колокольцев, бубенцов, колоколов.
Владимир Поветкин восстановил несколько десятков духовых, смычковых и щипковых инструментов, детали которых были найдены в Новгороде во время археологических раскопок. Гусли — праматерь русских народных инструментов — стали ему ближе всего. А потому стоило археологам положить перед ним находку, как он тут же принимался за работу. Да так, чтобы вернуть ей звучание средневекового инструмента. И после нескольких веков молчания вновь начинали звучать сопели — духовые инструменты, гудки — смычковые, гусли — щипковые. Сокровенные их голоса позволяют сегодня в совершенно новом, прекрасном свете увидеть народную музыкальную культуру.
Все началось у Поветкина с того дня, когда, выполняя заказ местного музея, он увидел в экспозиции реконструированные гусли XII века. Ему сразу бросилось в глаза, что резонаторное отверстие было явно не на месте. И по техническим, и по акустическим законам оно не должно быть там. Мастер пришел к выводу, что при восстановлении инструмента была допущена ошибка. В музее его выслушали, но на переделку решились не сразу. Оценив грамотный подход мастера к экспонату, предложили ему реконструкцию более позднего инструмента.
Прежде чем приступить к воссозданию из современного или археологического дерева музыкальных инструментов средневековья, Поветкин внимательно изучал каждую археологическую находку, напоминающую деталь музыкального инструмента прошлого, кропотливо искал множество исторических сведений в литературе.
Восстановление каждого из раскопанных инструментов — это отдельная история. Расскажем об одной из них.
Обломки пятиструнных гуслей с надписью «Словиша» были обнаружены на Троицком раскопе в слоях XI века. В отличие от найденных прежде новгородских гуслей здесь уцелела важнейшая деталь — верхняя дека со струнодержателем. Корпус сохранился частично. На одном из его обломков было вырезано: «Словиша». Ученые предполагают, что это имя древнего гусляра и одновременно мастера, сделавшего гусли. В народной традиции музыканты сами делали себе инструменты. Словиша — Соловушка. Особенностью троицкой находки было то, что ее деку изготовили не из ели, как обычно, а из дуба. Удивляло и другое — в ней отсутствовало резонаторное отверстие.
«Что это? — задавал себе вопрос Поветкин. — Быть может, у древнего мастера не было под рукой еловой чурки? Ведь все ранее найденные инструменты были изготовлены из ели. Забыл ли древний мастер сделать резонаторное отверстие или он сделал его в нижней, утраченной части корпуса? Может быть, мастеру было безразлично — есть отверстие или нет?»
Особенно удивляло малое количество струн. Их было всего пять, и они означали пять извлекаемых на инструменте звуков. Мастер вспомнил, что в руках былинных героев были малострунные гусли. Это их звоны обладали чарующей властью. Это на них можно было играть «по-унылому» да «по-умильному», это они заставляли пускаться в пляс самые неповоротливые ноги. Неясно, и из какого материала были сделаны струны гуслей. На этот вопрос не отвечал ни один из найденных в Новгороде инструментов.
Поветкин прежде всего определил, что гусли XI века были изготовлены из сырой (невыдержанной) древесины хвойной породы. При внимательном изучении археологических находок он обнаружил, что в узкой части корытца бок бортика был срезан пониже, а верхняя дека кое-где закреплена деревянными гвоздиками. Это навело на мысль, что средневековый мастер, намереваясь прикрепить к корпусу верхнюю деку, вдруг обнаружил, что, пока изготовлял ее, корпус гуслей подсох и дерево «повело», дека неровно прилегла к корытцу. Скорее всего именно по этой причине мастер срезал с одного бока бортик пониже, чтобы не допустить излишнего напряжения в корпусе инструмента.
Чтобы доказать это, Поветкин провел эксперимент. Он тоже изготовил корпус из сырой еловой плахи и обнаружил, что по мере высыхания материала корпус изделия «вело». Устранить деформацию проще всего было в узкой части инструмента, а не в верхней, широкой, так как окрылок несет на себе напряжение струн и его нельзя ослаблять. Мастер осторожно срезал часть левого бортика. Искривление в узкой части получилось точно такое же, как и в оригинале. Оставалось только удивляться, как же прост был в изготовлении инструмент XI века. Это открытие стало тем более ценным, что Поветкин хорошо знал, как долго обычно выдерживают дерево для современных музыкальных инструментов.
«Но почему верхняя дека у гуслей Словиши из дуба, а не из ели или клена?» — не отпускала мысль. Чтобы ответить на этот вопрос, Поветкин сделал из одного бруска ели три одинаковых корпуса гуслей. Деки же изготовил из разных пород дерева и разной толщины. Тогда-то он и пришел к выводу, что древним мастерам приходилось регулировать тембр инструмента за счет сочетания дерева, толщины верхней и нижней дек. Лишний раз Владимир убедился, что в конструкции инструмента нет ничего случайного. Если одной рукой держать корытце в узкой его части, а другой простукивать корпус, то из общего тона выделится высокий обертон, и именно на этот рубеж приходится струнодержатель на верхней деке. Столь высокая организованность могла возникнуть только на основе многовековой традиции музыкальной культуры.
Рассматривая места склейки, которые на археологических обломках испещрены мелкой насечкой ножа, Поветкин определил, что основные части гуслей — долбленый корпус и тонкая крышка (верхняя дека) — соединялись между собой рыбьим клеем карлуком. Этот клей обладал удивительными свойствами: хорошо скреплял дерево, кость, кожу, не темнел от времени и долго сохранял необходимую гибкость и вязкость. Новгородские купцы заносили карлук в число самых ценных товаров.
Как-то на выставке в Никольском соборе Поветкин услышал гусли. Струны их были натянуты на обыкновенной еловой доске и звучали поразительно звонко. «Наверное, именно о таких гуслях идет речь, когда в русском фольклоре упоминаются гусельные досочки», — подумал Владимир. Эта мысль повела его на поиски природы возникновения резонаторного отверстия —«голосника», которого не было у гуслей Словиши, но которые были на верхней деке более поздних инструментов. Для того чтобы получить ответ, Поветкин восстановил и привел в рабочее состояние инструмент конца XIX века, хранящийся в запасниках новгородского музея. Это была традиционная форма крыловидных гуслей, бытовавшая в северных губерниях России и у прибалтийских народов.
— В ходе работы, — рассказывал мастер, — потребовалось уточнить толщину верхней деки. На ощупь это сделать трудно. Тогда я просверлил небольшое отверстие — стала видна толщина деки...
Так Поветкин вывел один из возможных вариантов возникновения отверстия в гуслях. Конечно, говорил он, вполне возможно, что отверстия — прорезные узоры в гуслях — делались с целью украшения инструмента. И со временем это стало традиционным. На гуслях же Словиши XI века отверстия еще не было.
Необходимо было также определить, из чего могли быть сделаны струны. Поветкин опробовал разные материалы. Льняные нити имели короткий и не очень «цветной» звук, у жильных звучание было тихое, с бархатным оттенком, но недостаточно продолжительное. Пробовал мастер и конский волос...
Наконец он натянул струны из бронзовой волоченой проволоки на инструмент, сделанный по образцу гуслей Словиши, — гусли зазвучали мягко, со множеством обертонов и неожиданно громко для такого хрупкого корпуса.
В труде А. Фамицына «Гусли, русский народный музыкальный инструмент», изданном в 1890 году, Поветкин нашел такое утверждение: «Струны псалтирий, по свидетельству Герсона, были серебряными или состояли из смеси золота и серебра. Они издавали острые звуки и требовали мягкой игры».
Среди многочисленных предметов, обнаруженных при раскопках в Новгороде, была и проволока, найденная в слоях XI века. Спектральный анализ обрывка проволоки обнаружил в ее составе золото как основу, а также примеси меди, железа и серебра. Видимо, у древних сказителей были основания называть струны на гуслях серебряными или золотыми, а сами гусли — звончатыми.
Владимир Иванович Поветкин восстановил несколько десятков духовых, смычковых и щипковых инструментов, детали которых были найдены в Новгороде во время археологических раскопок.
Так терпеливо шел к своим «звончатым» открытиям Владимир Поветкин.
— Мне очень жаль, — признался мастер, — что у меня не было ни деда, ни отца, которые помогли бы овладеть плотницким и кузнечным мастерством. До всего дошел сам. Родился на Волге. Потом переехал в Курск. Там учился в художественно-графическом училище, служил на флоте, работал в молодежной газете. Приятель уговорил поехать в Ленинград, подучиться. Стал искать работу, и тут подвернулся заказ в Новгороде. Так по воле случая здесь и остался. Наверное, в нужный момент, в нужном месте.
Поветкин замолчал. Может, вспоминал, как не просто шел к своему делу. Как жестоко мерз зимой в неотапливаемой башне Ярославова дворища, где музей предоставил ему жилье и мастерскую. Как трудно находил порой понимание у тех, кто ему мог бы помочь.
В одном из музеев, например, несмотря на многочисленные просьбы и официальные обращения, Поветкину так и не показали хранящиеся там гусли XIII века. А ему необходимо было только взглянуть на них, чтобы не допустить ошибки в реконструкции новгородских гуслей того же времени...
В начале нашей беседы мне показалось, что приемы игры являются делом музыканта и не обязательно должны входить в задачу мастера, реконструирующего инструмент. Но позже поняла, что успех заложен во взаимном слиянии конструкции музыкального инструмента и напряжений, возникающих в нем в результате того или иного метода игры. И уж совсем неожиданным оказалось то, что Поветкин не только реконструировал тот или иной инструмент, но и попытался реконструировать вместе с приемами игры и некоторые древние инструментально-музыкальные слоги и фразы.
— Скажите, Владимир Иванович, обязательно ли в задачу мастера реконструкции входит поиск самой музыки старины?
Мастер удивленно поднял брови, а потом перевел взгляд на стену, где висели воссозданные им инструменты. Потом встал, снял самый длинный, узкий и изящный инструмент цвета медового воска, легонько провел ладонью по струнам, и они отозвались нежным протяжным вздохом.
— Это и есть гусли Словиши, — сказал он тихо, сел на низенькую скамейку, коснулся длинными пальцами струн, и нежная музыка заполнила комнату...
— По народным преданиям, корпус гуслей — это душа человека, а струны — солнечные лучи. Считалось, что -звон гуслей отгоняет болезнь и смерть. Гусли были любимым музыкальным инструментом народа и занимали в сельском доме почетное место. Знаете, как-то моя соседка призналась, что, когда я играю, она прикладывает ухо к стене, чтобы получше услышать мои гусли. Соседи прощают мне и доски, занимающие половину общественного коридора, и сотрясение дома от ударов топора, когда я работаю. Может быть, — Поветкин замолчал и улыбнулся тихой нежной улыбкой, — причина тому — волшебные звуки гуслей...
Перед отъездом я пошла к археологам, хотела увидеть место, где были найдены гусли XI века. Поветкин подробно объяснил, как мне найти Троицкий раскоп. Котлован находится неподалеку от Новгородского кремля, на высоком берегу Волхова. Он был заложен в 1973 году. С тех пор каждое лето здесь работают археологи, стремясь «прочитать» еще несколько страниц увлекательной книги о прошлом великого русского города. За годы работ здесь обнаружены древние улицы с деревянными мостовыми, срубы жилых и хозяйственных построек. Найдены предметы быта, инструмент, украшения, которыми пользовались наши далекие предки.
Прежде чем спуститься по пружинистым деревянным сходням в глубокий просторный котлован, я немного постояла на краю, наблюдая за землекопами. В раскопе было людно. Вместе с учеными и специалистами Новгородской археологической экспедиции здесь работали будущие историки и археологи — студенты Московского государственного университета, Уральского университета, Брянского педагогического института. В поисках «свидетелей» из прошлого принимали участие и местные школьники. Они, как муравьи, сновали с носилками. Им экспедиция поручает снимать только самый верхний слой земли.
Котлован пересекала древняя деревянная мостовая. Возле нее и увидела человека с легкой сединой на висках. Это был начальник отряда археологов Александр Степанович Хорошев. Гусли Словиши были найдены его людьми.
Хорошев, погладив темную плаху, высокой, словно мост, мостовой сразу же начал говорить, что новгородцы постоянно боролись с досаждавшей им сыростью, которая вынуждала мостить улицы и дворы. За шестьсот лет уличные мостовые здесь превратились в многоярусные, до тридцати настилов конструкции. Но эта же сырость позволила и сохранить, как бы законсервировать остатки деревянных построек, а также попавшие в землю древние предметы из дерева, кожи, кости, тканей. К ним нет доступа воздуха, а следовательно, нет среды для возникновения бактерий, вызывающих гниение. За время раскопок открыто свыше ста сорока ремесленных мастерских разных веков. Среди них мастерские замочников, кожевников, укладчиков (сталелитейщиков), ювелиров, художников, бочаров, гребенников, пивоваров, пряничников, ткачей, красильников...
— Вот эта мостовая ведет к отрытой нами мастерской художника Олисея Гречина, жившего на рубеже XII—XIII веков, вероятно создателя уникальных фресок храма Спаса на Нередице. Мы нашли здесь остатки горшочков для разведения красок, кусочки янтаря, необходимого для изготовления олифы, заготовки иконок и, самое главное, заказы на них, написанные на бересте. Из берестяных писем нам и удалось установить имя древнейшего русского художника. В этом же комплексе усадьб мы обнаружили и гусли Словиши — наряду с Бояном ставшего нам теперь известным русского музыканта.
— Не вспомните ли, кто их нашел?
— Когда-нибудь мы поставим памятник безымянной девушке-землекопу. А ведь все ценные находки в Новгороде сделали девушки-студентки. Первую берестяную грамоту в 1951 году нашла девушка, гусли Словиши принесли тоже девушки.
Хорошо помню тот день. Сначала мне принесли кусок деки. Сразу понял — это музыкальный инструмент. Предупредил, чтобы смотрели внимательно, должны быть другие находки. И нашли. Было такое впечатление, что кто-то в сердцах разбил «гудебный сосуд». Четыре его части лежали в диаметре пяти метров. Сезон раскопок уже подходил к концу. Открылся слой XI века. Мы находили остатки музыкальных инструментов и раньше, но они датировались более поздним временем. Так что гусли Словиши — самый древний музыкальный инструмент, найденный в Новгороде. Когда мы показали находки Поветкину, он сразу же сложил из кусков археологического дерева гусли...
1990 год
Владимир Иванович Поветкин скончался 10 октября 2010 года. Похоронили реставратора на Западном кладбище в Великом Новгороде.
Ссылка на источник
В Мой Мир
Обсудить на нашем форуме
 |
