Умер жестокий царь, которого льстивые придворные называли грозным, а не жестоким, как следовало его называть. Умер и не догадался сразу, что кончилась жизнь его. Он чувствовал, что стоит на каком-то лугу, что около него стоят три гигантских фигуры и о чем-то спорят. Присмотрелся царь и подумал: «Для моей забавы нарядились придворные в странные костюмы и зачем-то на маленькие ходули встали. Посмотрим».

Говорит первый, в темных одеждах: «Мне его отдайте. Он все делал, чтобы я его лярвам отдал: да искупит он мучениями своими те мучения, которые другим причинил».

Отвечает ему второй: «Погоди, может быть, сейчас дрогнет в нем сердце раскаянием и жалостью. Может быть, спасется он».

Говорит третий: «Я провожу его куда надо, но прежде следует судить его».

«Позовем судей, - говорит первый, - пусть судят это жестокое и злое создание».

И в гневе вскричал царь: «Отдать всех трех палачам и замучить самой страшной пыткой за оскорбление царского величия!»

Но никто из стоящих около него не шелохнулся, и никто не явился на крик царя. Он замахнулся острой палкой и хотел ударить ею в глаз одетого в темное платье, но палка больно уколола в сердце самого царя, вырвавшись из его рук, а потом снова в его руке очутившись. Ужаснулся царь и сказал: «Боже, помилуй меня».

«За что тебя миловать, разве ты миловал кого-нибудь?» - спросил одетый в темное, а два других стояли неподвижно.

Все молчали, и чувствовал царь, что страх все сильнее и сильнее охватывает его. Прошло несколько томительных мгновений, и в голове царя стало яснее. Он понял, что он умер и что перед ним не ряженые придворные, а кто-то другой стоит. Видит он, что еще кто-то посреди трех, недалеко от него сущих, и понял, что вновь прибывший будет судить его. Слышит царь слова темного, который перечисляет пытки, мучения, страдания, отчаяние, горе, испуг и предсмертное томление тех, кого он мучил или на смерть посылал, причем старался сделать им смерть помучительнее и не считался с горем их детей и близких. С беспощадной точностью перечислил темный все муки царем-палачом его жертвам причиненные и то бездушие, с которым он приказывал их мучить.

«Справедливость требует, - говорил темный, - чтобы он прожил на землях разных столько же жизней, сколько его жертвы прожили, и пусть он умрет столько же раз, сколько его жертвы умерли, такой же смертью, какой они по его приказу погибли».

Холод ужаса охватил царя. Он вспомнил свои приказы и понял, как страдали его жертвы, которых он так люто мучил тюрьмами и пытками от рук палачей. Хотел он сказать, что его жертвы заслужили смерть, им предписанную, но понял, что слова эти как ложь прозвучат, и не сказал их.

«Но ведь не вся тяжесть преступлений этих на его душу упасть должна, - говорит ген, - ведь его наталкивали на эти преступления придворные».

«Да, да», - сказал царь, но тотчас же с ужасом почувствовал, что не снимают с него тяжести преступлений слова эти. Ему даны были сердце и разум для того, чтобы разбираться в том, где добро, а где зло. Но ему нравились мучения других, и потому он мучил людей. Для него неважно было, что палачи сами плохо сознавали, что зло делают, потому что от этого только большим зло становилось.
«Он имел власть мучить людей и потому считал себя правым».

«Да, да, я царем был. Я всем народом был уполномочен карать и миловать».

«Глупость и ложь, - говорит темный. - Каин и Иуда по сравнению с ним невинные существа, ибо этот человек сам создавал каинов и иуд».

С ужасом видит царь, что нет у него защитников, что откуда-то явились толпы темных и с презрением, ненавистью и угрозой смотрят на него. В отчаянии поднял он глаза на гена, его защищающего, и тот сказал: «Не прав он был, мучая, а теперь и мы не правы будем, если осудим его на такие же муки».
Явились тогда на суд тени замученных царем - окровавленные, изуродованные, с выражением тоски, страха, печали, муки и отчаяния в тускнеющих очах.

Говорит им ген: «Простите его». А они отвечают: «Не в силах». Торжествуют ряды темных. Но ген говорит: «До него не дошли веяния миров высоких. Дайте ему возможность на других планетах пожить. Да просветится он на них. Месть же вредна, не нужна и бесполезна».

Молит царь: «Пошлите меня в другую бесконечность».

Хохочут темные и кричат: «С тебя и кусочка болота в твоей старой бесконечности довольно. Пусть вечно гложут там тебя пиявки, а ты забавляйся, свои мучения с мучениями твоих жертв сравнивая!»

«Вы жестоки!» - кричит царь в отчаянии.

«Мы только тебе подражаем», - отвечают одни, а другие со смехом кричат: «Мы милостивы, мы предлагаем тебе исчезнуть, в ничто обратиться, с ничто слиться, и память о тебе исчезнет на земле, хочешь?»

«Нет! - кричит царь и в тоске говорит судье: - «Прикажи перестать издеваться надо мною!»

«А ты, приговаривая к смерти, не издевался над людьми, нередко много лучшими, чем ты?»

И думая, что говорит про себя, громко кричит царь: «О, если бы вы попались мне на земле - какие бы муки выдумал я для вас!»

Хохочут темные и кричат: «Никуда не годен этот негодяй! Надо дать ему столько жизней, сколько жертв у него было, и каждую жизнь да окончит он в тех же муках, какие своим жертвам причинил он. Пусть умрет в тех же муках, что и жертвы его, и столько раз, сколько жертв у него было!»

«Пощадите, - говорят другие. - Лучше возвратить его на землю и дать ему старую власть. После того, что он здесь видел, он станет милостивым. А мы в людей преобразимся и посмотрим, что он делать станет».

Вслух думает царь, полагая, что его никто не слышит: «Только бы опять царем стать, и я сумею от таких гостей отделаться и такие мучения для них выдумать, тяжелее которых не бывало на земле».
Снова хохочут призраки мрачные и кричат: «Не скоро этот зверек исправится. Пусть умрет в телесных и духовных муках столько же раз, сколько его жертв умерло, и всеми их муками пусть измучается!»
«Скажи что-либо в свое оправдание», - говорит судья.

«Я казнил людей для пользы государства, они были не согласны со мной и моими единомышленниками».

Грозным ревом ответили ему Темные: «И мы казним тебя для блага тобой убитых и для блага живых. Они и мы не согласны с тобой!»

Говорит судья: «Скажи еще что-либо за себя, и пусть говорят за тебя гены».

Угрюмо молчит царь и вслух думает: «Это все сон. Все небылицы. Проснусь и прикажу взять на расправу всех тех, кто хоть немного присутствующих моих врагов напомнит».

Свирепо смеются темные, но вот заговорили гены, и все замолчали: «Эон учил прощать и судей неправедных, и тех, кто на муки смертные Его безгрешного обрек. Простите его, и вам простится».

«Он всю жизнь издевался над Эоном распятым. Нельзя именем Эона просить милости нераскаянному».

«Не судите и вас не осудят, - говорят настойчиво гены. - Будете судить - вас судить будут вашим же судом».

Молчат обвинители, молчат призраки царских жертв, и говорит судья: «Иди, куда хочешь, попытайся хоть немного вверх подняться».

Чувствует царь, что в этом спасенье его, делает попытку подняться, но не может и на линию от почвы, на которой стоит, отделиться.

Говорит судья: «Он не годится для того, чтобы с кем-либо из себе подобных или высших жить. Оставим его одного. Пусть подумает о делах своих».

«Да изменится участь его, когда он поймет, что сделал», - говорят гены.
Все исчезли, кроме царя. Он один остался...

Тысячелетия проходили за тысячелетиями, и первое время мечтал царь, как отомстит он врагам своим, радовался мыслям об их муках, выдумывал для них все новые и новые мучения. Все более и более страшным мукам подвергал в воображении своем и темных, и судью, и генов, и всех свидетелей суда над собой. Вспоминал он и о тех, кого мучил. Но, мало по малу, все отвратительнее, все чудовищнее становились для него такие воспоминанья.

И как-то раз острая жалость охватила его: он вспомнил, как пытал какую-то девушку. И все чаще и чаще невыразимая жалость охватывала его сердце, и болезненно сжималось оно, когда он вспоминал им мучимых, а однажды подумал: «Лучше бы было, наверное, если бы меня мучили, а не я мучил». Он не знал отдыха от кошмаров тяжелых, его злые деяния воспроизводивших. Особенно смущало и мучило его одно видение, неизбежно являвшееся при всех других. Мальчик, напоминавший ему сына, горько плакал и заламывал руки каждый раз, когда царь воспроизводил в памяти мучения кого-либо из жертв своих.

Как-то раз заплакал царь, и плакал не переставая семь столетий. Он уже не мечтал о прежней жизни, все более презирая и ненавидя самого себя. Никогда не мелькала у него мысль, что высоко сущие могут простить его и переселить в обители другие. Ни одной мельчайшей черточки злодейств своих не мог забыть теперь царь...

Однажды он увидел, что перед ним стоит светлый, блистающий латами воин и спрашивает: «Кто ты такой?»

И царь рассказал ему все, что было с ним на земле и на том лугу зеленом, на котором тысячелетья провел он, и в свою очередь, спросил: «А ты кто такой?»

«Я - проводник, ответил воин. - Я укажу тебе дорогу туда, где ты сможешь бороться с последствиями зла, тобою посеянного».

«Значит, опять на землю, - сказал бывший царь. - Я рад бороться с подобными мне, но пригибать к земле будет меня зло, на земле мною содеянное, и бессилен я буду в попытках делать добро».

«Мы дадим тебе забвенье и силы для новой жизни, жизни искупления на земле, подобной той, которую ты покинул, - сказал воин. - Встань, и иди за мною».

И царь забыл свои прежние жизни и пошел за проводником, а встречавшие его на пути на землю, говорили: «Как жалко этого человека: он все забыл. Сколько времени он потерял напрасно».