Василий Александрович, пряча улыбку под щетинкой седых усов, извлекал из старого дубового книжного шкафа свои работы — фигурки лесоруба, пахаря, пряхи, конармейца, героев карело-финского эпоса «Калевала»... Все они были сделаны из тонких берестяных ленточек, которые мастер называл лычками.

На письменном столе, на аккуратно расстеленной газете, лежали пучки тонких берестяных полосок-ленточек разных оттенков — от бледно-сиреневого до ярко-желтого. Тут же были нехитрые инструменты: ножницы, зажимы, пинцет, деревянная колотушка и флакончик растительного масла. Мастер оставил меня наедине со своими героями, а сам взял в руку мягкую тряпочку и стал протирать ленточки-полоски.

Каждая берестяная фигура была со своим, присущим только ей движением, поворотом головы, жестом. Этому ощущению помогал точный подбор мастером природного цвета бересты. Вот пахарь с натруженной согбенной спиной идет за лошадкой, еле передвигающей ноги. Вот кузнец Илмаринен. «И в руке он молот держит. В кулаке щипцы сжимает, вековечный тот кователь». А вот и юный Лемминкяйнен приветственно распахнул руки, приподнял подбородок. Кажется, еще миг, и он скажет «слова такие и такие молвит речи:

Ну здорово, вот и я здесь!
Здравствуй тот, кто сам так скажет!»

— Карело-финский эпос интересовал меня давно, — глядя на хоровод скульптур, говорит Василий Александрович. — Перечитывал его много раз. Главная его мысль — добро всегда побеждает зло. Герои «Калевалы» бесстрашно побеждали зло, выпавшее на их долю, и несли людям счастье. Потому-то они навечно остались в памяти народа.
Василий Александрович обратил мое внимание на фигурку босого паренька с лаптями за спиной.

— А это я иду в соседнее село по делам, а лапти берегу, чтобы не износились. Знал им с детства цену.

С лаптей из бересты и началось увлечение Василия Костылева. Отец его был мастеровым человеком, можно сказать, народным умельцем: плотничал, плел лапти, пестери, лукошки. Почти весь Шенкурский уезд под Архангельском кормился этими традиционными для Севера ремеслами. Но вот случилась беда: в тяжелые годы гражданской войны, проболев всего три дня, Костылев-старший умер, оставив полный дом ребятишек. Трудно было одной матери поднимать большую семью. Даже соли не на что было купить. Василию Костылеву минуло в ту пору всего тринадцать лет.

— Помню, разыскал я тогда старый истертый лапоть, — рассказывал мне мастер, — и пошел на реку. Отмыл опорок в проточной воде, протер песком и разобрал лыко за лыком. Потом нашел в сарае несколько клубков берестяной ленты, заготовленной впрок отцом, и приступил к делу. К вечеру второго дня лапти были готовы. Конечно, помогло, что сызмальства смотрел на руки отца за работой. Помнил, как отец брал в руки лыко и подолгу гладил, рассматривал, а потом начинал спокойно, без суеты, плести заонежские лапти с бортиком или архангельские без бортиков.

Вспомнил Василий Александрович, как продавал первую партию своих лаптей. Осенью сговорился с соседом Егором Михайловичем, и вместе поехали по деревням продавать берестяную обувку. Лапти соседа почему-то брали бойко, а Васины никто не покупал. Оказалось, не нравилось покупателям, что между лычками дырки были великоваты. Дядя Егор-то плел плотнее. Так бы и вернулся Вася домой с непроданными лаптями, да уговорил сосед покупателей: «Возьмите, говорит, подешевле. А что дыры — так это даже и неплохо, зато вода не будет задерживаться». Уговорил.

— И приехал я тогда домой с первыми заработанными деньгами. Радости-то было! Но не сразу я обрел уверенность в отцовском деле, да и терпение и умение пришло только с годами.

В семнадцать лет я уже был мастером. Умел плести не только лапти, но и домашнюю утварь. Помню, встретил меня однажды на улице дядя Егор и говорит с укором:

— Ну, Васька, отбил ты у меня заказчиков.

— Не обижайся, дядя Егор, мне семью кормить надо, — ответил ему виновато.

И дядя Егор улыбнулся в ответ доброй, понимающей улыбкой.

Закончив протирать ленточки, Костылев положил крест-накрест восемь двойных лычек, сложенных так, чтобы внутренняя сторона бересты была лицевой. Придерживая их зажимами, стал плести полотно, клеточку за клеточкой, и при этом приговаривал:

— Вот так-то отец и начинал плести, как сейчас слышу под его пальцами скрип сухой бересты...

Всем своим видом, нечаянно оброненным словом мастер давал понять, что если в детстве его заставляла плести великая нужда, то теперь он делает это для удовольствия. Но, пожалуй, не только для этого. За его художествам стояли и красота земли северной, и характеры ее людей, сказки, легенды и биография мастера.

В юности Василий Костылев одним из первых в уезде вступил в комсомол, ходил по соседним деревням, агитировал своих сверстников последовать его примеру. Не раз слышал угрозы из-за угла. После рабфака работал секретарем райкома комсомола, потом учился в лесотехническом институте, работал в лесничествах. Окончить аспирантуру помешала война. Но она же и сделала его военным человеком, и надолго. Только в 1960 году в звании подполковника вернулся он на гражданку. Вспомнил свою прежнюю специальность, стал преподавать в лесотехническом техникуме.

Не думал Костылев, не гадал, что детское умение плести из бересты притаится в нем на десятилетия и вспыхнет на склоне лет искусством, когда далеко позади останутся юность и служба в армии. Оказалось, что не забылось умение детских лет. В свободное время руки тянулись к рукоделию. Когда не было бересты, плел из бумажных ленточек шкатулки, очечники, сумочки...

Однажды его коллега по техникуму, принимая плетеный подарок, сказал, что, когда был в Москве, видел в Ботаничесшм саду слона, сплетенного из листьев пальмы индийскими лесоводами. Дома Костылев сразу же сел за работу. Взял берестяные ленточки — и через несколько дней закончил плести фигуру слона, потом лося. Искусство увлекло, и его с новой силой потянуло к сказочным и реальным берестяным героям.

Конечно, пришлось немало повозиться с чертежами пропорций человеческого тела, почитать книги великих мастеров, скульпторов, художников.

Через два года в лесотехническом техникуме состоялась первая творческая выставка берестяной скульптуры преподавателя Костылева. Особым успехом на выставке пользовались скульптурные серии «За власть Советов», «В атаку», «Партизаны», «Тревога», «В дозоре».

На следующий год работы Костылева были показаны на городской выставке, потом он стал лауреатом ВДНХ. Показывал свои скульптуры и на выставке «Береста России», не раз был героем праздников ремесел в Кижах. Берестяные изделия Костылева демонстрировались в Лейпциге, Лондоне, Нойбранденбурге, Ля-Рошеле...

Василий Александрович закончил плетение, отгладил и распрямил небольшой коврик из золотистых ленточек, поколотил его колотушкой, свернул в трубочку и стал формировать углы. С помощью пинцета он протягивал свободные концы лычек под соседние клеточки с внешней и внутренней сторон изделия.

— Косая клеточка пластичнее прямой, она лучше идет на скульптуру. Вот посмотрите, — продолжал мастер, — если бы я допустил оплошность и пропустил лычку под другую клеточку, вот эту, рядом, то получился бы зев и не было бы гладкого и красивого бортика... У каждого мастера свои маленькие секреты, есть они и у меня. Один вы уже видели. Если протереть лычку тряпочкой, смоченной в подсолнечном масле, заусенцы на них не образуются, береста становится эластичнее, утрачивает сопротивление, да и цвет проявляется активнее. А второй мой секрет еще проще. «Не всякое лыко — в строку» — эта старинная пословица как нельзя лучше оправдывается в моем деле.

Василий Александрович оторвался от работы, поднял на меня глаза и, видимо, уловив интерес к разговору, продолжал:

— Важно запомнить, как положил первую лычку — лицом вниз или вверх. От этого зависит, смогу ли я четко провести геометрию плетеной поверхности и красиво «пришить» остальные детали. Премудрость вроде бы невелика — запомнить направленность переплета, — а потом окажется, что не сойдутся клеточки, и пропало дело. Начинай все сначала. Конечно, немалую роль в моем ремесле имеет и качество материала.

Для начала бересту, говорил мастер, надо в лесу заготовить. Пятнадцать дней в году, в начале лета, нужно ее брать. Лучшая береста для заготовок — на крутых боровых склонах, в смешанном лесу. Там она плотная, слоистая, эластичная. Совсем не годится кора, взятая у берез на равнинных и болотистых местах. Потом бересту надо подсушить, спрессовать под гнетом, нарезать на ленты, отделить ненужные слои. С бересты можно снимать до десяти тончайших слоев. Она податлива. И пальцы сами чувствуют, какой слой необходимо снять. Толщина же ленты зависит от того, какую вещь собирается мастер плести.

— Вот эта, к примеру, пойдет на человеческую фигуру. — Василий Александрович указал на эластичную и с сильно выраженным цветом ленту. — А эта, пожестче и потускнее, — на лапоточки, туески, солонки. Изнаночный цвет бересты для меня — лицевой. Видите, он бывает разных оттенков. Это позволяет голову, руки у скульптуры сделать более светлыми, одежду можно даже орнаментировать. Подкраски не допускаю. Пусть останется цвет самой природы...

Искусство плетения — это накопленный годами опыт. Но как удается Костылеву создать художественный, собирательный образ того или другого героя? А в скульптурных героях «Калевалы» даже просматриваются характеры, которыми их наделило народное творчество. Как удается мастеру «выжать» из бересты столько пластики, так расширить ее возможности? Эти вопросы накапливались у меня, пока я слушала Костылева.

Василий Александрович взял с полки книгу с закладкой и, открыв ее, сказал:

— Послушайте, что советовал своим землякам наш архангельский писатель Борис Шергин, знаменитый еще как автор поморских былей: «Дай телу принужденье, глазам управленье, мыслям средоточие, тогда ум возвеселится, будешь делать пылко и охотно, чтобы родилась неустанная охота к делу, надо неустанно принуждать себя на труд».

Письменный стол, на который выставлял мастер свои фигурки, стоял у окна. И только теперь, когда вдруг в небе показалось солнце и его луч лег полоской на берестяных человечков, я поняла: Василий Александрович давно ждал этого мгновения.

— Вот и солнышка дождались, — сказал он и снова обратил мое внимание на хоровод героев «Калевалы».— Поначалу руки у моих скульптур получались словно рукавицы. Не нравилась мне эта скованность. Надо было найти что-то, что придавало бы им более живой характер. Потом придумал: из двух узеньких лычек стал мастерить пальчики и «пришивать» их. Получилось лучше.

Слушая Василия Александровича, я вспомнила, как предостерегали меня в студии «Сампо»: «Характер у Костылева непростой — к нему подход нужен. Не жалует он праздных людей, избегает назойливых посетителей. Мешают они ему думать о своих берестяных скульптурах, мешают рукам сосредоточиться».

Костылев взял в руки одну из своих скульптур, не говоря ни слова, подержал ее на ладони.

— Самое трудное — схватить движение, выражение лица, — признался он, ставя фигурку на место. — Сложно поставить и голову, найти ее поворот. А ведь от этого зависит характер. Вот хозяйка Похъелы, старуха Лоухи из «Калевалы». Видите, какой у нее хищный нос и злой оскал. Я долго искал этот рисунок лица. Нос как-то быстро получился, а вот челюстей пришлось сделать много. Два месяца трудился над Лоухи...

Спустя год, приехав в командировку в Петрозаводск, я первым делом направилась на улицу Горького к Василию Александровичу Костылеву. Он встретил меня радостно, повел в кабинет и стал показывать свои новые работы.

— Вот посмотрите мою новую композицию — Дон Кихот и Санчо Панса. Делал ее почти год, с перерывами, конечно. Никак не получался почему-то ламанчский рыцарь, несколько раз пришлось его переделывать. А вот серия рыбаков получилась легко. — Василий Александрович выставил на стол еще несколько берестяных скульптур: рыбак-хвастун, рыбак-теоретик, рыбак-спортсмен. Они вызывали невольную улыбку, так тонко были подмечены автором смешные детали.

— Хочу похвалиться и успехами моих учеников в студии «Сампо», — спешил порадовать меня Василий Александрович, — они уже отменно делают лапоточки, шкатулки и солонки. Скульптуры у них пока выходят не очень хорошо, но надежды у меня есть...

Пришла с работы Светлана Васильевна, дочь Костылева, почвовед, кандидат биологических наук. Она уже давно переняла у отца искусство плетения из бересты и тоже стала лауреатом ВДНХ.

— Мне еще очень нравится ткать половики, можно применить столько выдумки! — призналась Светлана Васильевна. — Да вот только времени свободного не хватает...

На другой день я зашла в Музей изобразительных искусств Карельской АССР. В отделе народного творчества среди заонежских вышивок, изделий художественного ткачества и карельских прялок в скромной стеклянной горке стояли берестяные человечки Костылева.

Чуть наклонив набок голову, опустив устало плечи, задумчиво смотрит на топор старый мудрый Вяйнямёйнен. Кажется, вот-вот он скажет:

Ты, топор остроконечный,
С лезвием железным гладким!
Мнил ты, что рубил деревья,
Воевал с косматой елью,
Направлялся к диким соснам,
Враждовал с березой белой...

Странно, но с этими словами я вспомнила наш разговор с Василием Александровичем. Он сказал тогда:

— Вот многие называют мой материал берестой, я же называю его берёстой. Так и в народе у нас ее называют... Вот теперь я вроде и об этом сказал. — Мастер задумался ненадолго.

— А впрочем, как в душе поется это слово, так и надо, наверное, произносить его.